А букву "ре" присоединяют к концу некоторых слов (глаголов) для того, чтобы выразить побуждение к действию, поторапливание, например: билакур (попробуй узнай); килакур (попробуй сделай); кетакур (попробуй уйди); етакур (попробуй подойти).

Чтобы показать повышенную степень какого-либо качества или цвета, прибавляют букву "п" или "мим" к первой букве первого слога, и это очень распространено: оп-ок - очень белый; коп-кора - очень черный; кип-кизыл - ярко-красный; сап-сариг - ярко-желтый; юп-юмалок - совсем круглый; яп-ясси - совсем гладкий; оп-очуг - совсем открытый; чуп-чукур - очень глубокий; кум-кук - ярко-синий; ям-яшил - ярко-зеленый; бум-буз - совершенно серый.

Присоединение к некоторым словам буквы "вав" и "лям" обозначает термины, имеющие важное значение как в области военного устройства, так и предметов пиршества султанов: хуровул, каровул, чингдовул, янковул, сузовул, патовул, киптовул, ясовул, баковул, шиговул, дакавул. Прибавляемая к слову буква "лям" свидетельствует о постоянстве какого-либо качества: кахол, ясол, кабол, тункол, севаргол.

В этих словах и выражениях много тонкостей подобного рода, но до нынешнего времени это было скрыто, так как никто не обращал внимания на истинное содержание их. И неумелые, но изощренные в злоязычии тюркские юноши, видимо, по легкости занимались сложением стихов на персидском языке. И действительно, если человек проявит доброе разумение и рассудительность, то в этих словах обнаружится столько широты, а в распространении их столько простора, что в них, наверное, легче было бы найти богатство словоречений, красноречия, стихосложения и повествования, и это поистине легче!

Далее, поскольку совершенство тюркского языка подтверждается столькими доказательствами, следовало бы, чтобы появившиеся из среды этого народа даровитые люди приложили бы способности и дарования свои к собственной речи, а не проявляли бы себя в иных языках и не стремились бы к этому делу. А раз уж у них есть способности писать стихи на обоих языках, им надо было бы больше писать на своем языке, а на каком-либо другом языке - меньше. А уж если бы они питали повышенное пристрастие к этому, то могли бы писать на обоих языках одинаково. Но в действительности этого не бывает. Все даровитые люди тюркского народа слагают стихи на сартском языке и совсем не слагают стихов на тюркском языке, а многие и не могут этого делать; если же и слагают, то не могут читать их перед сведущими тюрками, ибо подобны в данном случае сартам, слагающим стихи по-тюркски; когда они читают свои стихи, то в каждом слове могут быть обнаружены сотни погрешностей и в каждом предложении - сотни несуразностей.

Из всего сказанного становится ясно, что в тюркском языке много изумительных слов и выражений. Однако трудно упорядочить их подобающим образом и сочинять прелестные стихи. Тот, кто приступает к этому, быстро охладевает ввиду трудности этого и склоняется к более легкому делу. Сколько раз бывало так, что они уж было приступали к этому, но природа их была привычна к иному, и отказаться от своей привычки и склониться к другой привычке, которая к тому же является и более трудной, не легко.

Кроме того, разумные люди видят, что даже неспособные склонны к этому делу и занимаются им, поэтому они сами тоже считают ненужным сходить с пути мужей времени и обычая и придерживаются обычая. У начинающих есть такая привычка, если они что-либо создадут, им свойственно любоваться своей сноровкой. Они хотят показать свое произведение людям этого искусства и блеснуть. Поскольку люди этого искусства персоязычны и не владеют тюркской речью, они отвращаются от дела сложения стихов на тюркской языке и склоняются в сторону упомянутых людей этого искусства. А поскольку они склоняются, то потом разными способами становятся подобными им, как это имеет место в настоящее время.

Как бы то там ни было, несмотря на такие превосходства тюркского языка над персидским и на его тонкости и богатства, он не стал общеупотребительным в поэзии и даже почти был заброшен.

А мне, недостойному, еще в отрочестве из сокровищницы уст стали являться драгоценности; те драгоценности еще не оборачивались жемчужной нитью стихов, и жемчужины, добытые в море сокровенных мыслей и нанизанные на нить стихов, только стали появляться у берега уст, извлеченные стараниями вдохновения. И в соответствии с изложенным выше обычаем, я обратился к персидскому языку.

Однако, когда я вступил в возраст разумения, в силу того, что всевышний господь наделил меня естественной склонностью к постижению необыкновенного и пониманием тонких и сложных вещей, и когда возникла необходимость поразмыслить о тюркской речи, целый мир явился мне, что был больше восемнадцати тысяч миров. Естеству моему стала ведома целая сфера великолепных красот - такая, что больше девяти сфер небес. Там довелось открыть мне такую сокровищницу достойного и высокого, что жемчужины ее сверкают сильнее бриллиантов звезд. И явился мне цветник, в котором цветы блистали ярче небесных светил. В тайник этот не ступал никто, и он был чист, а россыпи сокровищ его были защищены от прикосновения чужих рук. Но змеи, охраняющие эту сокровищницу, кровожадны, а тернии того цветника - бесчисленны и бессчетны. Мне подумалось, что мужи знания и учености именно из-за этих ядовитых змеиных жал прошли мимо этой сокровищницы, не почерпнув из нее пользы. И мнилось сердцу моему, будто те, кто сплел венки поэзии, боясь вреда, который приносят уколы терниев, прошли мимо, пренебрегая роскошью цветника и не срывая цветов.

Но так как мое усердие на этом пути было высоким, а нрав бесстрашен и безбоязнен, я не смог пройти мимо и не мог насытиться созерцанием цветника. И вокруг этого мира войско моей поэзии совершало набеги по-тюркски. И птица воображения моего вспарила высоко в той небесной выси, а добытчик души моей выбрал из жемчужин той сокровищницы безгранично ценные перлы и рубины. А сборщик цветов сердца моего взял себе бесчисленное множество благоухающих роз и жасминов из этого цветника. После того, как мне достались эти дары и богатства, щедрые даяния и невиданная добыча, розы их следствия стали открываться людям без меры и числа, и сыпаться невольно на их голову.

Один из них - диван "Чудеса детства" ("Гароибус-сигар"), написанный и украшенный мною в детстве; я облачил его в одежды изумительных слов, хранящих в себе удивительные смыслы, а сердца людей я зажег огнем из этого средоточия чудес.

Еще я создал диван "Редкости юности" ("Наводируш-шабоб"), и он сошел с пера красноречия моего в юные мои годы в собрание примечательностей и в цветник красот; я поверг в смятение мир юности, раскрыв зрелище этих редкостей и отняв у юных сердец покой и безмятежность.

Мною создан диван "Диковины среднего возраста" ("Бадоеул-васат"); в средние годы жизни перо воображения моего вложило высокое художество в красоты этого дивана и содеяло волшебное искусство украшения его; и этими диковинами, словно камнем любви, стучал я в двери объятых страстью сердец, я ввергал в тот дом огонь, смятение и смуту.

Создан мною и диван "Полезные советы старости" ("Фавоидул-кибар"). В преклонные годы жизни перо моего воображения создало его на зависть китайской живописи и райским плодам. Посредством него я доставил живительную влагу пользы великим мира сего, а светочу желаний их я дал целительную влагу наставлений. И когда молва об этих четырех диванах охватила весь обитаемый мир, я приложил пять пальцев руки моей к созиданию пяти частей "Пятерицы" ("Хамса"). Прежде всего раскрылись цветы дара моего в саду "Смятения праведных" ("Хайратул-аброр") - то дух шейха Низами осыпал меня жемчугом из своей "Сокровищницы тайн" ("Махзанул-асрор").

И когда мысль моя обратилась к очаровательной тьме сказания "Фархад и Ширин" ("Фарход ва Ширин"), я зажег мой светильник от огня сказания "Ширин и Хосров" ("Ширин ва Хосров"), созданного дыханием Мир-Хосрова. А когда я обратил стопы любви в долину образов "Лейли и Меджнун" ("Лайли ва Мажнун"), путь мой усеялся бриллиантами из сокровищницы озарения и усердия.

Когда же я направил взор сердца моего на "Семь планет" ("Сабъаи-Сайёра"), передо мной предстали семь гурий из "Семи красавиц" ("Хафт пайкар") Ашрафа.

Когда строитель души моей заложил основы "Стены Искандера" ("Садди Скандарий"), возгремел барабан помощи и содействия, дошедших до меня из "Книги мудрости" ("Хираднома") высокочтимого Джами. Получив успокоение от создания "Пятерицы", я направил коня моего воображения в степь летописания деяний султанов; когда я вызвал из мрака черноты письмен "Избранные летописи" ("Зубдатут-таворих"), то их живой водой воскресил исчезнувшие имена султанов.

А когда мое перо приняло привлекательность от изложения благовония "Ветерков любви" ("Насоимул-мухаббат"), мир наполнился прелестью священного духа праведников.

Когда же я сложил мелодию песен "Языка птиц" ("Лисонут-тайр"), то выразил посредством иносказаний истинные тайны провидения и показал это в речах птиц.

И когда я перевел "Жемчужные россыпи" ("Насрул-лоалий"), то украсил драгоценными камнями изящные одежды тонких мыслей "Нанизыванием драгоценных камней" ("Назмул-жавохир").

Сделавшись водолазом в морях "Весов стихотворных размеров" ("Мезонул-авзон"), я испросил прощения за такой путь у Насири Туси.

Еще я писал трактаты и составлял послания о том, о чем персидские краснословы и пехлевийские составители преданий составляли тома и чем украшали листы; если сведущие судьи устремят справедливый взор и получат наслаждение от старинных персидских и настоящих тюркских забавных историй и изящных рассказов в то время, когда они будут определять достоинства каждого из них, я думаю и надеюсь, что достоинства моей речи не спустятся с высот и что созвездия моих речей не изберут себе иных пристанищ, кроме самых высоких. Из этих слов недруг да не подумает и противник да не заподозрит, что я в этом описании допускаю преувеличение из-за того, что нрав мой склонен к тюркской речи, и что я проявляю упорство в отрицании персидских слов из-за моего малого знакомства с ними, ибо нет такого человека, который бы глубже и совершеннее меня постиг бы персидскую речь и знал бы лучше меня не только богатство и чистоту, но и изъяны ее; пора весенней свежести цветника моей жизни и время, когда распустились зеленые побеги моего существа - от пятнадцати до сорока лет, когда соловьиная природа сынов человеческих поддается очарованию красоты каждой розы, а мотылек души его способен плениться обаянием каждой свечи, - прекрасное это время! Именно в это время происходит множество удивительных событий, так что появляется необходимость описать чью-либо красоту, нежность, любовь и жеманство. Обычно это отражается в газелях, пишут их или читают.

Среди диванов, предназначенных для чтения, мало тех, которые бы внимательно не читал я, недостойный. Особенно это относится к дивану Мир-Хосрова Дехлеви, наставника и попечителя людей любви и печали; именно он расчистил путь печали, смирения и пламенных чувств в любви, и от светильника его любви луч осветил весь мир. Предводитель и глава людей истины - Ходжа Хафиз Ширази тоже высказал свои изящнейшие речи и сокровенные слова, которые напоминают дыхание высшей благодати, и носят черты божественного вдохновения.

Нужно назвать и Мавлана Абдуррахмана Джами - благовестителя людей веры, смиренного служителя всех сынов божьих, его святейшество шейх-ул-ислама, - который был наставником и учителем для меня, недостойного; из его живящих дух утонченных слов и животворных изящных речей каждая газель и каждая записанная мысль были возвышенны и достославны, как божественные откровения и проповеди пророков; и каждое слово в них по ценности своей превосходило чистый жемчуг, а по огненной силе своей было жгучим, - превыше пламенеющего рубина. И ему были дарованы сладость и проникновенность, совершенство и высшая мудрость благословенных творений обоих мужей, упомянутых выше, и это поистине поразительно! Много я миновал, но многое и помню, знаю изысканность касыд и нежность газелей, пленился их изяществом и красотой.

Мир-Хосров в одной из касыд дивана "Море праведников" ("Дарёи-аброр") сказал так: "Если смоются со страниц мира и уничтожатся со страниц вечности бейты газелей, касыд и месневи из моего дивана, в котором более ста тысяч бейтов, и останется только эта касыда, то и она будет наполнена смыслом так, что у мужей науки будет достаточно доводов, чтобы оценить мои достоинства". Известно такое двустишие из этой касыды:

Шахский барабан пуст, но от его шума голова болит.

А тот, кто довольствуется немногим, - властелин над землей и морем.

На этот стих его святейшество служитель света Джами дал ответ, закончив сочинение под названием "Глубины тайн" ("Лужжатул-асрор"). Там есть такое двустишие:

Хотя зубцы на айване дворца падишаха и выше дворца Сатурна,

Знай, что от них появляется трещина на стенах крепости веры.

И если то произведение Мир-Хосрова - "Море праведников", то это сочинение Джами - весеннее яблоко, более возвышенное и в полезности своей более благотворное: оно может затмить его тенью своею и усыпать его перлами.

Я, недостойный, по смиренности и бедности своей, старался следовать величию их обоих и нарек свое произведение именем "Подарок размышлений" ("Тухфатул-авкор"). Вот двустишие оттуда:

Огненный рубин, который украшает венец падишахов,

- Это раскаленный уголь, от которого созревают в его голове незрелые мысли.

Я высказал много сокровенных слов и выражений, наполненных смыслом, и искуснейшие из мужей науки одобрили их. Если кто-либо сомневается в отношение этого, - это двустишие приводится в книге его святейшества служителя света под названием "Весенний сад" ("Бахористан"), которую можно назвать "Весенний сад жизни и живящее пристанище любви", и там говорится, что было бы уместно подвесить к небесному своду сей державный наказ, и если бы подвесили эту благодатную тугру к шее Юпитера, то это было бы достойно восхвалений и проявлений гордости - пусть возьмет эту книгу и, найдя это место, окинет его взором и потом узнает, что мое восхваление этого двустишия скромно. Творец смыслов Хакани Ширвани, вдохновившись касыдой Мир-Хосрова "Зеркало чистоты" ("Миръотус-сафо"), создал такое двустишие:

Мое сердце - малое дитя, и любовь, как наставник, обучает его красноречию;

Черные дела - урок его, и отчаяние - школа его.

И в ответе его святейшества служителя света есть касыда под названием "Блеск духа" ("Джилоур-рух"), которая начинается так:

Кто учитель? - Любовь. Уединенное безмолвие - ее школа.

Каков бы ни был урок - невежественный или мудрый,

мое сердце - малое дитя, разучивающее его.

Я же, недостойный, пленился величием этих творцом слова и создал касыду "Дуновение вечности" ("Насимул-хулд"):

Любовь - учитель, и даже мудрый старец - малолетний ученик ее,

И небосвод - фалак, что вращается для наказания учеников.

На создание этой касыды потрачено много жемчужин смысла из шкатулки разума и сокровищницы жизни. Я сделал высоко известной касыду "Дух святости" ("Рухул-кудс"), очистив ею дух праведных; начало ее таково:

Как хорошо, что пером судьбы изображены столь различные предметы,

Каждый миг им создаются удивительные картины.

Я донес до непосвященных живую воду касыды "Источник жизни" ("Айнул-хаёт") и оживил ею мертвые тела невежественных мужей; она начинается так:

Когда стражи ночи опускают черное покрывало,

Они тем самым придают блеск луноликим красавицам.

В касыде "Путь избавления" ("Минхожун-нажот") я определил путь истины и указал невежественным людям прямой путь избавления:

От светильника твоего лица светятся глаза людей,

Ты стала зрачком глаза вселенной потому, что твой взор человечен.

Мое перо начертало касыду "Пища сердец" ("Кутул-кулуб"), на пути истины в обессиленные сердца из этой благодати вливалась сила:

В этом мире, который есть узкий проход на пути к небытию, не останавливайся,

Это путь, по которому проходят и шах, и нищий.

Эти шесть касыд - прославление бога и пророка, хвала, наставление и поучение, изложенные языком мужей праведного пути и истины.

На обычном поэтическом языке я написал четыре касыды, именуемые "Четыре времени года" ("Фасули арбаа"), в которых рассказано об особенностях времен года, каковыми являются жар и холод, влага и сухость; и эти касыды получили распространение в обитаемой четверти земли, подобно этим четырех временам года. Известно, что красноречивый мастер, великий и достойный Ходжа Калимиддин Салман, искусный наездник на поле касыд, в то время не имеющий равных в искусстве сложения стихов, направил свое перо на составление "искусных касыд" и закончил это в восемнадцатилетнем возрасте. Действительно, он совершил такое деяние, что мужи поэзии удивлялись его глубине и изумлялись его старанию. Прием тарси, который, кроме матла, ни в каком другом бейте не встречается, хотя в производном матла из этой касыды и верен, в одном из слов нарушается:

Чистота твоего непорочного лица пристыдила весну,

Воздух рая улицы твоей рассеял татарский мускус.

Поэты и стихотворцы подражали этому матла, пытались написать ответ, но они терпели неудачу. Вот матла, принадлежащее мне, недостойному:

Весенний ветерок подул в сад

И принес оттуда сладкий запах свидания с любимой.

Если проницательные люди поразмыслят, то они поймут, что это матла обладает признаками тарси, лишено недостатков, составлено по надлежащим правилам и не должно вызывать возражений.

И я создал одно рубаи, чтобы поддержать и преумножить этот вид поэзии; с тех пор, как Халил бинни Ахмад установил правило писания рубаи, никто не слыхал, чтобы рубаи было написано в манере тарси. Вот оно:

О ты, лицо которой является звездой, украшающей мир.

От благоухания аромата, исходящего от тебя, душа обретает спокойствие.

О боже, какое изнурение быть вдали от волос твоих,

Твои черные косы длинны, как ночь бедствий.

А еще я составил диван персидских стихов в подражание Ходже Хафизу, который заслуживает похвалы и одобрения в деле украшения поэзии и употребления изящных слов. И в диване этом число бейтов более шести тысяч, и большая часть из них - подражание стихам сего мужа. Некоторые являются подражанием газелям его святейшества шейха Муслихиддина Саади, святого духом. Другие же - подражание Мир-Хосрову, возбудителю пламени в молельне любви и вызывающему слезы в обители печали. А есть и бейты - в подражание его святейшеству служителю света, солнечному светочу высшего совершенства и носителю всех упомянутых выше достоинств. Этот диван известен людям, и нравы людей судьбы обращены к нему, в нем есть много различных примечательных мест и достойных мыслей. И мне, недостойному, не подобает говорить об этом.

В этом диване много различных видов стихов: там есть кыта и рубаи, тарихи и лугзы и сверх того - еще около пятьсот муамма; большая часть этих стихов достигла благословенного взора его святейшества служителя света и удостоилась правки и священной похвалы его святейшества, и это было записано мною на страницы судьбы, и перо мое начертало это на листках ночи и дня.

Во времена юности моей и в пору молодости я держал в памяти свыше пятидесяти тысяч приятнейших стихов и красивейших бейтов тех поэтов, которые в стихах своих были волшебниками и чародеями стихосложения. Я тешил себя удовольствием и наслаждением от чтения их, высказывал мысли о том, какие из них лучше, а какие - хуже. Умом и рассуждением я постигал их скрытые совершенства; и мой нрав уже не направлял себя на постижение недостатков и искусности персидской речи, ибо в той долине не осталось такого места, куда не ступило бы мое быстрое перо.

Вот уже около тридцати или сорока лет, как в Хорасанских владениях, которые по разумению достойнейших мужей представляют собой великий край и крупнейшую страну из всех стран мира, все мужи поэзии этого края записывают приятнейшие слова и примеры красноречия поэтов, достойные почитания, налагая их на страницы книг, представляют их на мой недостойный суд и показывают их мне, недостойному, и просят, чтобы я отделал и улучшил их; и те тонкие замечания, которые бывали высказаны мною, они по справедливости принимали, а если некоторые из них отвергали, то, запомнив их, соглашались с ними потом и считали себя благодарными и довольными. Часто случалось так, что знатоки и ценители мыслей и тонкостей поэзии, споря о стихах Анвари и Салмана, не могли убедить друг друга, и тогда просили меня, недостойного, рассудить их и принимали любое вынесенное мною решение, и разногласия тем самым устранялись. Так бывало и с газелями Мир Шахи и Мавлана Катиби, с месневи Шейха Низами и Мир-Хосрова Дехлеви.

Покойный святейший Джами, наставник праведного пути, да будет светлым прибежищем ему могила его, - кроме слов властителя мудрости и чудотворных изречений пророка, в персидском языке не было речений превыше его (т.е. Джами) слов, - многие книги и повествования, газели и касыды, в которых он нанизывал на нить поэзии жемчужины мыслей и благоволил придавать блеск общему виду их из богатств тайной сокровищницы своей, в черновом виде сначала давал мне, недостойному, по благорасположению своему и безграничному доверию. Он говорил: "Прими листы эти и просмотри от начала до конца, и все, что придет на душу тебе, скажи". И какие бы ни пришлось высказывать мне соображения, о чем уже говорилось, он милостиво принимал их. Доказательством этого является то, что более чем в десяти книгах и повествованиях своих он благоволил упоминать мое недостойное имя. Много раз писал он о дарованиях и проницательности моей, касаясь также и других подобных вещей. Под воздействием этого благосклонного взгляда свыше тридцати лет в небоподобных беседах султана султанов (Хусейн Байкара) и в достойных рая услужениях ему - ему, который был средоточием круга совершеннейших из мужей слова и повествований и источником знаний и достоинств, - речи, говоримые мною, недостойным, высоко ценились и распространялись, им воздавалось великое уважение, им предоставлялась свобода и благосклонность. Обладатель божьего благоволения, источник сияния безграничной истины, султан султанов, благословенное сердце коего - море бесценных знаний, а прекрасная душа слита с подданными его, лежащими пред ним во прахе, когда в высоких сборищах заходила речь о наименованиях и правилах, употребляемых среди этого круга людей, большей частью обращался ко мне, недостойному, и если обсуждалось что-либо из плодов дарования мужей красноречия и прекраснословия, высшим авторитетом признавал меня, смиренного. И славу праха моего так вознес к небесам, а частицы его возвысил до самого солнца, и из его дарований, по богатству своему схожих с солнцем, изошел "Трактат", который был изображен его собственным каламом, рассыпающем перлы; и в нем прославил своего давнего слугу во всех видах стихосложения и нарек мне прозвище "обладатель счастливого сочетания звезд" и назвал меня бесподобным и избранным; а известно, что его достойные рая дарования были мерой всех трудностей времени, и благословенное разумение его обладало даром проникать во все тонкости вселенной и владело тайнами ее. А я, влачащийся во прахе раб, хотя и был ничтожнее праха, но при содействии солнца того взрастил пестропышные цветы; и хотя я, недостойный, и был меньше мельчайших частиц мира, рассыпал разноцветные перлы мощью облако того, а мои бейты, обжигающие сердца, поселили смуту и смятение среди взыскующих их, и газели мои, одаряющие своим сверканием пиры, повергали пирующих в стоны и крики изнеможения. Одним словом, известность, дарованная мне, недостойному, столь сильными доказательствами и великими свидетельствами, и искусность моя утвердились и засверкали в персидской и тюркской поэзии. И если бы я предпочел ту или иную, то, верно, людям, причастным к ним, не осталось бы ничего иного, как согласиться со мной и высказать мне одобрение. Все это свидетельствуется достоверно и доказывается непреложно, и бессильны слова, ибо каждая буква в них способна вызвать крики изумления и повергнуть в смятение.

Пока держава находилась под властью арабских халифов и султанов - в те времена небо воссияло для пишущих светочем арабского языка, и тогда появились такие властители слова и повелители речи, сведущие в красноречии мыслей, как Хассон Сабит и Лакиз, они прославили поэзию на своем языке. Следует упомянуть и то, что арабские султаны - Ибрагим Махди и Мамун Халифа, а также их потомки слагали касыды из блестящих стихов, послужив с пользой этому делу.

Поскольку в некоторых краях и странах державы сартские султаны были самостоятельными - именно поэтому появились поэты, творившие по-персидски. Таковы Хакани, Анвари, Камал Исмаил, Захир и Салман, создававшие касыды; прославившееся в жанре месневи - наставник наук Фирдоуси, и избранник времен Шейх Низами, и индийский чародей Мир-Хосров; творившие газели - провидец времен Шейх Муслихиддин Саади, неповторимый в веках Ходжа Хафиз Ширази; выше приводилось уже восхваление их и было приложено перо к описанию их. Нет надобности продолжать слова эти. И люди разумения полагают излишним направлять перо свое на это. В связи с этим нужно сказать, что из сартских султанов такие высокодостойные падишахи, как Тогру и шах Шиджа, и их высокодостойные и звездоподобные сподвижники слагали цветистые бейты и сладостные газели, были прославлены в свое время и записаны на листках судьбы.

А когда держава перешла от арабских и сартских султанов к тюркским ханам, то после эпохи Хулагу-хана - от времени несравненного султана Тимура Корагана и вплоть до правления царственного сына его Шахруха - стали появляться поэты, писавшие на тюркском языке. А от потомков и сыновей этого благословенного произошли высокодаровитые султаны: поэты Саккаки, Якыни, Хайдар Хорезми, Атаи, Мукими, Амири, Гадаи и другие. Однако не было среди них людей, которые могли бы быть поставлены в ряд с упомянутыми персидскими поэтами, разве что один Мавлана Лутфи. У него есть несколько бейтов, кои могли бы быть прочитаны и в присутствии мужей высокого дара. Среди них такое, например, матла:

Тот, от чьей красоты люди становятся безумными,

Сделал тебя зеркалом, чтобы отразиться в нем.

Султаны же, сколько ни было их, никаких произведений не создали, и не сохранилось ничего, что достойно было бы начертания на листках времени. Никому иному, кроме султана Бабура, нельзя приписать следующее двустишие, которое есть произведение его высокого дара:

Сколько ни вижу я лицо твое, всякий раз пребываю в изумлении,

О боже, я буду жертвой твоей.

А в нынешние времена державой правит венчающий собой престол султанов рода сего, избранный и достойнейший венца власти, шахоподобная жемчужина моря мудрости, наиценнейший перл рудника справедливости, воспетый в дестанах Рустам, снискавший славу на ристалище войсковождения, Сами Наримани, прославленный на ратном поле повеления войском, перл, украшающий венец высшего совершенства, благословенная звезда пиршественного небосвода, Искандер, владеющий чашею Джемшида в пиру завоеваний мира, солнце, оберегающее вселенную в сонме повелителей мира, затмевающая небо вершина горного мира, сыплющее жемчуг облако небосвода справедливости, всевидящий зрак ока благодати и совершенства, сладкоголосый соловей садов сладкоречия и благосказания, - султан сынов султановых, хакан сынов хакановых, слава султаната вселенной и веры Абул-Гази Султан Хусайн Бахадыр-хан, да охранит всевышний Аллах державу его и власть его, да увеличит он в мирах добродетель и благодостойность его.

С тех пор, как небо совершает обращение над горизонтом,

Еженощно на лугу этом расцветают розы звезд,

Они не видели шаха, подобного ему,

И нет природы, подобной его природе.

Да будет вечен он, пока вращается небосвод,

Да будет уготовано место ему на ковре счастья,

Да обратятся на него речь и слово живящее,

Да не прейдут над ним речения стихотворные.

Он утвердился на престоле правления мира и обрел покой на троне повеления вселенной, он нанизал на нить владений своих жемчужины мироублаготворения, он посеял на ниве вселенной зерна согласия. Так как умиротворенное сердце его было перлом в руднике мыслей, а твердый разум его - средоточием обилия достославного, возвысил и наделил радостью мужей слова, придал блеск и совершенство сонму речи творящих.

И они содеяли в каждой ветви знания высокополезные сочинения, а в каждой науке - необходимые свершения, и так появились удивительные мудрые писания и распространились удивительные диваны, газели, касыды, месневи. А по его почтеннейшему дарованию и утонченному прозрению, хотя и обладал он даром сказывать по-персидски и искусен был также в тюркских речениях, но в силу главного устремления его дара и по побуждению широты словесного искусства его возымел он склонность к созиданию тюркского дивана и свершил устроение таких сердцепронзающих бейтов и невиданных газелей, что Меркурий - владетель пера твердыни небесной и писец ее, благоустроитель и предначертатель порядка обители горней, не видывал подобного цветника, столь украшенного розами и соцветиями утонченностей, и сокровищницы, столь расцвеченной драгоценными камнями мыслей. Диван же, сверкающий в розоподобных одеждах тончайших смыслов и открывающий лик свой в изящнейших одеяниях, достойных изумления лунных ликов, - то не диван, а океан.

И каждая газель в нем - это корабль, наполненный драгоценностями; ее даже нельзя назвать кораблем, это сокровищница, и каждый бейт в ней - словно дом, в котором сто тайников с сокровищами мыслей; дыхание читающих пламенные бейты ее - это самум бедствия, зажигающий сердца людей; и бывает истерзана печень тех, кто опечален скорбными звуками повергающих в печаль слов их (бейтов), произносимых создателями; выражения их повергают в скорбь радостные сердца, а жар их наполняет огнем остывшие, словно лед, души; в расположении букв их заключено волшебство, а в сопряжении смыслов содержится колдовство. Начертанное столь высоким обычаем описание дивана этого, писанного по-тюркски и упомянутого нами, - не удивительно, ибо со времен благороднейшего из султанов - Дария и даже от дней священных поэтов сладкоустых, словно Мессия, не было и не появлялось ничего похожего.

И вот явился он и получил бытие, и изобилие живящей влаги его прошло через родник солнца, и обделенные обрели воздаяние от золота духа его, а жаждущие уста утолили пыл свой влагой его. И вот благодетельный разум султана султанов и солнцевмещающее сердце его склонились к тому, чтобы стихотворцы тюркские занялись сложением стихов на собственном наречии, и бутоны сердец их раскрылись бы, словно розы, пышно расцветая лепестками от дуновения весеннего ветра. И по благорасположению и попечению его содеялся наказ создавать стихи и находить смыслы в них, и было дано изъявление предначертаний для устроения слов и назидание для изречения их.

Даровитые беки и принцы тюркского народа, мужи разума и светлого дара, не могли преуспеть в этом занятии и воспроизвести скорые плоды этого в достаточной степени, что давало бы надежду на их успех в красноречии или хотя приблизило бы надежду эту к их судьбе.

И поистине странно, что преданы были забвению установления смирения и покорности милостивой воле и одобрению такого падишаха - ревнителя и покровителя слова и речи; многие, а может быть, и все обратились к языку персидскому и были расположены к сложению стихов на упомянутом языке.

Это не могло быть иным оттого, что, как упомянуто было выше, при описании тюркского языка, имеется большая трудность в том, чтобы увязывать любезным сердцу образом обилие речений его и пространность выражений, достойное удивления богатство мыслей и блистательные обороты его; и безмерны затруднения в достойном устроении речей его; и казалось нужным при изъяснении качеств тюркского языка изложить на нескольких листах красоты его и выразить в них благостные достоинства великого султана султанов и проницательность разумения его, а также привести несколько нескромных слов о диване, коему дали устроение высокородные помыслы его; их величество по совершенству мудрости своей, по неизъяснимой осведомленности своей и мощи ума соблаговолили дать свои безграничные поучения и вразумления мужам знаний и облада